Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов.
"Хотящему спастись должно помнить и не забывать апостольскую заповедь: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6:2). Много других заповедей, но ни при одной такого добавления нет, то есть: «Так исполните закон Христов». Великое значение имеет заповедь эта. И прежде других должно заботиться об исполнении таковой." (преподобный Амвросий Оптинский)
Святитель Игнатий Брянчанинов (Том 7)
Письмо 127
Ученику священноиноку Сергиевской пустыни, письменно обличавшему архимандрита Игнатия в изменяемости его расположения к окружающим вообще и к нему в особенности
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Возложившись на помощь Божию и на силу Его, совершающуюся в немощных, я вознамерился на письменное твое изложение отвечать также письменно. И сие более для того, чтоб ум мой не развлекся при личной беседе и не изнемог пред шумом слов, но сохранил бы в тишине и уединении келейном мирное устроение, при котором только усматривается Истина. Пред лицем Ее стою и, освещаемый Ее Светом, смотрю на душу мою и сличаю с тем, что вижу, обличение твое. Что ж вижу? Вижу на душе моей язвы, вижу многочисленные ее болезни, вижу немощи, из которых одни природные, другие — следствия язв и болезней, прошедших и настоящих. Обращаюсь на протекшую жизнь мою: вижу — это цепь погрешностей, цепь падений; на каждом почти шагу я был посмеян и поруган диаволом по недостатку духовной мудрости, по избытку гордости, не склоняющейся вопросить совета у ближнего. В таком положении душа моя, когда путь жизни моей уже протянулся за преполовение дней моих. Между тем тело мое ослабело; его прободают и рассекают различные недуги. Они — вестники; возвещают мне приближение разлучения души с телом. Скоро, скоро буду лежать на одре, не для того, чтоб дать преутружденному телу временное отдохновение, но чтоб сложить его с себя в гробовой ковчег, в недра земли, из неяже взят есмь, до будущего общего воскресения. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем: ибо душа моя в язвах, а тело запечатлено грехом. По этому состоянию моему всего б приличнее для меня было оставить все и вне всего предаться неутешному плачу; когда все утрачено, не утратить, по крайней мере, раскаяния.
Но к достижению этого состояния, которое признаю для себя самым приличным, не употребляю никаких средств, кроме немощной моей молитвы, в которой прошу, чтоб совершалась надо мною Воля Божия. — Это прошение воли Божией внушается боязнию, чтоб не попросить чего, превышающего мои силы. Эта боязнь внушена самым опытом: ибо во всех опытах, коими испытывалась моя сила, обнаруживалась моя немощь; где бесы рисовали пред умом моим картину блистательных успехов, там, на самом деле, оказывался ущерб, там возникало бедствие, там прикрывалась цветами гибельная пропасть. Я познавал обман — по совершении обмана; познавал прелесть, будучи обольщен и поврежден ею. Теперь боюсь предпринять что-либо особенное самовольно, хотя бы и почитал это душеполезным. Лучше, сказали Отцы, бороться с калом, т. е. с блудом и чревообъядением, нежели с самосмышлением, высокомудрием, гордостию и презорством. Ибо эти последние страсти тонки, неприметно вкрадываются в ум, принимают вид здравых и праведных мыслей, и не иначе могут быть усмотрены, как при свете благодати. Стою пред Промыслом Божиим умом моим, отложившим на эту минуту мудрование мира и правду его. Бог сотворил меня без моего желания и прошения, ибо «ничто» как могло желать, тем более — просить чего-либо? — Падшего меня и погибшего Бог искупил; ценою искупления был Он Сам. Между тем как Искупитель, облеченный в смирение, не познается, несмотря на свою очевидность, умами плотскими, оставившими удивляться себе сродному духовному и погнавшимися за чуждым себе тлением, — мне окаянному Он даровал познать себя. Когда смежались очи мои, брение, смешанное с плюновением, исходящим из уст Его, исцеляло их. Крест Христов отвергает очи ума; крест Христов сохраняет здравие, исцеляет болезни очей этих. Вне креста Христова нет правды Христовой. Мир и правда его погибнут, яко от диавола суть. Стою пред Господом моим и Промысл святый Его вижу, и долготерпению Его удивляюсь, колико милостив Он к тем погрешностям, в которые я впал от своеволия и самосмышления. Душу мою в руце Божии предаю: что Он мне дарует, то приемлю. Он ведает мою силу, ибо Он же мне дал ее. Если дает мне един талант сообразно силе моей, не ищу пяти, чтоб не изнемог под тяжестию их; чтоб дар, долженствующий служить к пользе, не послужил к большему осуждению. От грехопадений моих бегу не в затвор, не в пустыню, но в самоукорение, в исповедание грехов моих, в раскаяние. Недоумение мое, и рассуждение мое, и волю мою повергаю в пучину щедрот и Промысла Божия.
Такое зрелище представляет мне душа моя, когда при свете Евангельского учения смотрю на нее умом моим. Теперь обращаюсь к словам обличения, находящимся в письме твоем. Самое естество дела показывает, что ты, смотря на наружность моего поведения, усмотрел гораздо менее недостатков, нежели сколько их находится по самой вещи. Сознаваясь в большем долге, я не могу не сознаваться в меньшем, так что я и тогда бы сознался, когда бы не хотел сознаться. Остается за сим со слезами просить у тебя прощения и святых молитв о моем исправлении. Если, по словам святаго Исаака, словооправдание не принадлежит к жительству христианскому и нигде в учении Христовом не предписано, если Сам Господь, предстоя властям земли и водворяя пред лицом вселенныя правду Креста, не удостоил правду внешнюю никакого внимания, ни единого слова, как прах и тление, то кто, смотрящий во глубину сердца своего и видящий не ложно, осмелится противу стать обличающему? Таковый скажет замахнутому на него мечу: поражай, ибо не всуе ты поднят. Скажет бедствиям: нападите на меня и удручайте меня, ибо я того достоин. Скажет телу, изможденному болезнями и посылаемому во изгнание: иди, ибо ты согрешило. Скажет братиям своим: помолитесь о мне скверном, Ангели Божии. Припадет к ногам прелюбодеев и убийц и скажет им: помолитесь о мне, ибо вы праведнее меня. — Вот каково мое состояние, когда очи ума моего отверсты; когда же они закроются, то состояние мое делается несравненно худшим: ибо язвы, естественно, остаются те же; но к болезням сердца присовокупляется слепота ума. От слепоты — нечувствие, утрата любви к ближнему, утрата умиления и утешительного плача, присовокупление язв к язвам и болезней к болезням. Словом сказать — вижу ли, или ослепляюсь, состояние мое пребедственно, достойно слез и рыдания всех меня знающих и любящих. Таков мой ответ всякому обличающему и тебе. Когда же иначе отвечаю — погрешаю.
Этим должен бы я был довольствоваться, если б говорил не со своим духовным сыном, который, говоря мне обличения, приносимые его сердцу, не выдает их за решительную правду, но приносит их мне же на суд. Поэтому считаю себя обязанным продолжить мою беседу, и несмотря на то, что я немощен, заимствуя Свет от истинного Света — Слова Божия, удовлетворить по силам моим требованиям письма твоего, не столько обращая внимания на наружность мыслей, заключающихся в этом письме, сколько открывая при свете Евангельского учения те тайные сердечные побуждения, коих мысли эти суть плод. По мнению Отцов, те люди, кои требуют от ближних совершенного устранения недостатков, имеют об этом предмете ложное понятие. Это мнение Отцов находим и у Апостолов: один из них (Иоанн Богослов) говорит: Аще речем яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1 Ин. 1. 8). Другой же (ап<остол> Павел): Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов (Гал. 6. 2). Что же может породить неношение немощей ближнего, это показано Писанием над мужами самыми высокими в добродетелях. Кто святее Апостолов? Но мы читаем в Деяниях, что между апостолами Варнавою и Павлом произошла распря, а за распрею — и разлучение. Без всякого сомнения, это обстоятельство сказано нам Писанием с тою целию, чтоб мы, немощные, были осторожны, не увлекались мнимою ревностию, но носили тяготы друг друга. Тако исполните закон Христов! Понеси убо мои немощи; а я постараюсь понести твои, как доселе старался. Конечно, ты не скажешь, что ты без немощей. Мои немощи тяжелы более для тебя, нежели для меня; а твои ощутительны для меня, нежели для тебя. Если б тяготы были без тягости, то ношение их не имело бы никакой цены, не было бы причин заповедать оное. Но цена взаимного ношения немощей столь велика, что Писание заключило в нем исполнение закона Христова, Иже понес на Себе грехи всего мира.
Скажу несколько слов о непостоянстве. Непостоянство, или переменяемость, по мнению святых Отцов, есть постоянная и непременная немощь человека, доколе он находится в стране своего изгнания, на земли. Непеременяемость есть свойство будущего возъустроения. Изменяемость не только свойственна нам, немощным, но и величайшие Святые признавали ее в себе. Потерпи непостоянство во мне, а я потерплю его в тебе. Мое непостоянство ощутительно тебе, а твое — мне. Понесем взаимные немощи и познаем, яко благо иго Христово; если ж скинем иго Христово, то какому ж игу подчинимся? Весьма прекрасно сказал святый Илия Екдик: «Дом души — терпение, живет бо в нем; а пища — смирение, питается бо тем». Точно — помыслы смиренномудрия удерживают душу в терпении. Если же это так, то и следующее по необходимости справедливо: ничто другое не выводит души из терпения, как помыслы гордостные. Неоднократно говорил я тебе и многим другим, которым мнилось мне сообщать душеполезные познания: когда сличаю мое устроение и поведение с писаниями святых Отцов, то нахожу, что мне в древнем монашестве надлежало бы иметь место между новоначальными. А в нынешнем монашестве, где знание святых Отцов и образ мыслей, несколько запечатленный этим знанием, так редки, и тот, кто преподает слушающим его учение Отцов, есть величайшая редкость. С тем условием настоятельствую над вами и имею вас духовными чадами, чтоб научать вас образу мыслей Евангельскому, который и есть образ мыслей святых Отцов. Истинно, истинно говорю вам: ныне, когда дел уже вовсе нет и духовное мудрование крайне редко, ныне диавол столько ненавидит это мудрование, что хотел бы истребить его с лица земли, дабы Евангелие оставалось у нас только для нашего осуждения, а не назидания, ибо мы будем судимы по Евангелию, как предвозвестил нам Господь Иисус Христос (Ин. 12. 48). Диавол готов нам придать вдесятеро здравого смысла и умножить тысячекратно наши практические сведения, лишь бы украсть у нас знание крестное, при коем можем стать одесную Бога. Приписывающий себе сведения и здравый смысл уподобляется диаволу, который хотел признать себя источником света. Он и есть источник мнимого света — плотского мудрования, которое не покоряется разуму Божию, носит на себе печать гордыни и заключает в себе условие всех грехопадений. Видел ли еси кого падша? Увеждь яко себе последова, — говорит авва Дорофей. Этот Святой говорил о себе, что он лучше желает погрешить в каком-либо наружном деле, поступив по совету ближнего, чем действовать самочинно. И я, в малых своих опытах, при какой-либо неудаче, имею утешение, истекавшее из того, что дело сделано или предпринято не самочинно.
Поэтому хотя бы мне по недостоинству моему и приличествовало внимать одним собственным недостаткам, однако по обязанности настоятеля и духовного отца я должен тебе сказать, что видится моим грешным очам: тебе брань творит страсть гордостная. Признание в себе практических сведений и соображений суть ее оправдания, коими она прикрывается. Охлаждение ко мне, к окружающим меня суть плоды ее: ибо за уничижением ближнего следует иссякновение любви. А иссякновение любви есть признак принятия помыслов бесовских, так как и признак принятия семян благодати есть умножение любви к ближнему.
Страсть гордостная действует иначе, нежели страсть блудная или гневная. Эти две страсти действуют очевидно, и самые оправдания их и лукавство в оправданиях яснее. А гордость вкрадывается неприметно. Ее посевают телесные дарования, богатство, душевные природные способности, пышность, а паче похвалы человеческие. Хотя по видимому мы не принимаем похвал и не соглашаемся внутренне с похваляющими, но тайная печать похвал остается на уме и сердце, и когда случится уничижение, то оно бывает тягостно, и тем тягостнее, чем более мы были напитаны похвалами. Этим самым доказывается существование печатей и тайное вселение гордости. Увы нам! Самые благодатные дарования были поводом для людей к гордости и плодам ее — падениям! Главные признаки гордости суть охлаждение к ближним и оставление исповеди. Поэтому, кто какими дверьми вышел, тот ими да входит, — сказал святой Иоанн Лествичник. Положи себе за правило исповедовать помыслы твои, хотя дважды в неделю, и как душа сообразуется телу, то и поклонением тела изъяви смирение. Скажи и повторяй своему помыслу о братиях: «Это овцы Христовы, это Ангели Божии», — и истребится презорство к ним, еже есть гордыня. Тогда, уповаю на милость Божию, мир и любовь внидут в сердце твое и благодатным действием своим докажут тебе, что ты находишься в искушении; откроют очи твои, и ты познаешь твое настоящее обольщение. Случай же этот внидет в сокровищницу твоих душевных опытов, будет доставлять тебе предосторожность на будущее время, а братии окормление. Ибо муж не искушен не искусен, а быв искушен, может и искушаемым помощи , — говорит Писание. Да сподобит тебя Господь последовать и этому наставлению святого Иоанна Лествичника (Степ<ень> 4): «По входе в поприще благочестия и повиновения, не ктому отнюдь доброго нашего законоположника в чесом истяжем; аще кая в нем яко в человеце еще негли и мала согрешения увидим. Аще ли же ни, то ничимже от повиновения сего истязующия пользуемся. Отнюд нужно есть хотящим к настоятелем веру несомненну выну содержавати, исправления их в сердце неизглаждаема и приснопомнима хранити, да егда бесове в нас неверие к тем всевают, от помнимых нами заградим уста. Поелику бо вера цветет в сердце, потолику и тело спешит на службу. По всегда же о неверие предпнется, то пал есть», т. е. «по входе в поприще благочестия и повиновения мы уже не должны ни в чем испытывать нашего благого законоположника (наставника), хотя бы в нем, как человеке, и заметили малые погрешности; иначе, т. е. истязывая, не получим от повиновения никакой пользы. Желающим соблюсти несомненную веру к своим наставникам необходимо хранить в сердце своем добрые дела их неизгладимыми и незабвенными, чтоб воспоминанием их заградить уста бесам, когда сии будут посевать в нас неверие. — Насколько вера цветет в сердце, настолько тело преуспевает в служении. — Кто преткнется о неверие, тот пал».
И от окормления ближних прозябает нередко гордость, как от пшеничного зерна куколь. Поэтому святый Марк Подвижник сказал: «Егда человек человека воспользует словесы или делы, Божию благодать да разумеют оба». Не себе проповедаем , — говорит Святый Павел, — но Христа Иисуса Господа (2 Кор. 4. 5). Кто будет возделывать эти чувства, в том истребится пристрастие к людям, а воцарится о Христе любовь, во всех зрящая образ Божий. Когда же восхитится ум утешением любви этой, то видит человек себя как некий сосуд, исполненный смрада и мерзости, и дивится, как лучи Божественного учения проходят сквозь его и исцеляют души человеческие.
Прилично мне воспомянуть здесь слова святого Иоанна Лествичника, повторенные преподобным Нилом Сорским: некоторые погрязли в болото, других предостерегали от подобного впадения, и за спасение их Господь даровал и им спасение. Ибо после тяжких язв узнал я, что признаки гордости суть уничижение или презрение ближних и нерадение о исповеди, и сама по себе гордость человеку неприметна, будучи тончайшая страсть, обманувшая светоносного Ангела и устроившая падение на небе. На сей держатся другие страсти, как здания на основании, сокрытом под землею. Наконец завещаваю тебе сохранить письмо сие в неизвестности до кончины моей. А я и тебя и себя предаю милости и благодати Божией, могущей, если мы сами не отвергнем, даровать нам спасение, хотя мы его и вполне недостойны. Аминь.
1842 года ноября 25-го дня
Сергиева Пустынь
преподобный авва Дорофей (Душеполезные поучения >>> )
Поучение седьмое . О том, чтобы укорять себя, а не ближнего
Исследуем, братия, от чего происходит, что иногда кто-либо, услышав оскорбительное слово, не обращает на него внимания и переносит оное без смущения, как будто вовсе и не слыхал его; иногда же, как только услышит, тотчас смущается. Какая причина такого различия? И одна ли причина этого различия или многие? Я нахожу, что это имеет многие причины, но есть одна, так сказать, рождающая все другие причины. И скажу вам, как это бывает. Во-первых, случается, что иной после молитвы или доброго упражнения находится, так сказать, в добром расположении духа и потому снисходит брату своему и не смущается его словами. Случается также, что иной имеет пристрастие к кому-нибудь и потому без огорчения переносит всё, от него наносимое. Бывает также, что иной презирает желающего оскорбить его и потому не обращает внимания на его обиды, не считает его за человека и потому не вменяет ни во что всё, что тот говорит или делает. И скажу вам нечто такое, чему вы удивитесь.
В общежитии, прежде моего удаления оттуда, был один брат, которого я никогда не видал смутившимся или скорбящим, или разгневанным на кого-либо, тогда как я замечал, что многие из братии часто досаждали ему и оскорбляли его. А этот юноша так переносил оскорбления от каждого из них, как будто никто вовсе не смущал его. Я же всегда удивлялся чрезвычайному незлобию его и желал узнать, как он приобрёл сию добродетель. Однажды отвёл я его в сторону и, поклонившись ему, просил его сказать мне, какой помысл он всегда имеет в сердце своём, что, подвергаясь оскорблениям или перенося от кого-либо обиду, он показывает такое долготерпение. Он отвечал мне презрительно без всякого смущения: "Мне ли обращать внимание на их недостатки, или принимать от них обиды как от людей? Это - лающие псы" [В слав.: "красни пси суть"].
Услышав это, я преклонил голову и сказал себе: нашёл путь брат сей, и, перекрестясь, удалился от него, моля Бога, чтобы Он покрыл меня и его.
Итак, случается, как я сказал, что кто-либо не приходит в смущение и от презрения ближнего, а это явная погибель. Если же кто смущается на оскорбляющего его брата, то сие происходит или от того, что он в это время находится не в хорошем расположении духа, или от того, что имеет неприязнь против него. Этому есть много и других причин, о которых уже было говорено. Но главная причина всякого смущения, если мы основательно исследуем, есть то, что мы не укоряем самих себя. Оттого проистекает всякое подобное расстройство, оттого мы никогда не находим покоя. И нечего удивляться, когда слышим от всех святых, что нет другого пути, кроме сего. Мы видим, что никто, минуя путь сей, не обрёл покоя, а мы надеемся получить спокойствие, или полагаем, что идём правым путем, никогда не желая укорять самих себя. Поистине, если человек совершит и тьмы добродетелей, но не будет держаться сего пути, то он никогда не перестанет оскорбляться и оскорблять других, теряя чрез то все труды свои. Напротив, какую радость, какое спокойствие имеет тот, кто укоряет самого себя! Куда бы ни пошёл укоряющий себя, как сказал авва Пимен, какой бы ни приключился ему вред или бесчестие или иная какая-либо скорбь, он уже предварительно считает себя достойным всякой скорби и никогда не смущается. Есть ли что беспечальнее такого состояния?
Но если кто-нибудь скажет: если брат оскорбляет меня, и я, испытав себя, найду, что я не подал ему никакого повода к сему, то как могу укорить себя? Поистине, если кто-либо испытает себя со страхом Божиим, то найдёт, что он всячески сам подал повод или делом, или словом, или видом. Если же он видит, как говорит, что он в настоящее время не подал ему вовсе никакого повода, то верно он когда-нибудь в другое время оскорбил его, или в этом, или в другом деле, или, вероятно, опечалил другого брата и должен был пострадать за сие, или часто и за иной какой-либо грех. Потому если кто, как я сказал, со страхом Божиим рассмотрит самого себя и строго испытает свою совесть, то он непременно найдёт себя виновным.
Случается также, что иной, как кажется ему, пребывает в мире и безмолвии: но когда брат скажет ему оскорбительное слово, то он смущается, и потому полагает себя вправе скорбеть на него, говоря: если бы он не пришёл и не смутил бы меня своими словами, то я не согрешил бы. Вот смешное суждение! Вот обольщение диавольское! Разве тот, кто сказал ему слово, вложил в него страсть? Он только показал ему ту, которая уже была в нём, для того чтобы он, если хочет, покаялся в ней. Такой подобен гнилому хлебу, который снаружи хорош, а внутри заплесневел, и когда кто-либо разломит его, то обнаруживается его гнилость. Так и этот - пребывал, как ему казалось, в мире, но страсть была внутри его, а он не знал о сём; брат сказал ему одно слово и обнаружил гнилость, сокровенную внутри его. Итак, если он хочет получить помилование, то пусть покается, очистится, преуспеет; и пусть видит, что он ещё должен благодарить брата, как доставившего ему таковую пользу. Ибо искушения не будут уже одолевать его, как прежде; но насколько он преуспеет, настолько они окажутся для него легчайшими: ибо по мере того как душа преуспевает, она становится более крепкою и приобретает силу переносить находящие на нее искушения. Как сильное животное, если на него навьючат большое бремя, спокойно несёт его, и когда случится ему споткнуться, то встаёт тотчас и вовсе не чувствует, что споткнулось; если же, напротив, животное бессильно, то и лёгкое бремя отягощает его, и когда оно упадёт, нужна большая помощь, чтобы поднять его.
Так бывает и с душою: по мере того как она творит грех, она изнемогает от него, ибо грех расслабляет и приводит в изнеможение того, кто предается ему; и потому всё приключающееся с таковым отягощает его. Если же человек преуспевает в добре, то, по мере преуспеяния, ему делается более лёгким то, что некогда было тяжело. Посему-то, если мы во всём, что с нами ни случается, считаем виновными самих себя, а не других, то это приносит нам много добра и доставляет великое спокойствие и преуспеяние, и тем более должны мы это делать, что ничего не бывает с нами без промысла Божия.
Если кто говорит: "Как я могу не скорбеть, если нуждаюсь в вещи и не получаю её, тогда как она мне необходимо нужна?", то даже и в таком случае он не имеет права укорять кого-нибудь или скорбеть на кого-либо. Ибо если он действительно нуждается в вещи, как говорит, и не получает её, то он должен сказать: "Христос знает более меня, должен ли я получить желаемое, и Он будет мне вместо сей вещи, или вместо сей пищи". Сыны Израилевы ели манну в пустыне сорок лет; и хотя вид манны был один и тот же, но для каждого она была тем, в чём он имел нужду: кому нужно было солёное, для того она была солёна; кому нужно было сладкое, для того она была сладка, и, одним словом, каждому она была тем, что было сообразно с его потребностью. Так, если кому нужно яйцо, а он не получает его, но получает только овощи, то пусть скажет помыслу своему: "Если бы мне было полезно получить яйцо, то Бог непременно послал бы мне его; однако Он может сделать, что и самые эти овощи заменят мне яйцо". И верую Богу, что сие будет ему вменено в мученичество. Ибо если кто поистине достоин покоя, то и сарацинскому (варварскому) сердцу Бог возвестит сотворить с ним милость, смотря по его надобности. Если же кто недостоин успокоения или оно неполезно ему, то хотя бы он и новое небо, и новую землю сотворил, не найдёт покоя. Однако иногда человек находит покой и сверх своей потребности, а иногда не получает и необходимого. Поелику Бог, как милостивый, каждому подаёт, что ему нужно. Но бывает, что Он посылает человеку более нужного ему: сим показывает избыток человеколюбия Своего и научает его благодарению; когда же не посылает ему и нужного, то словом Своим (Мф. 4, 4) заменяет действие той вещи, в которой человек нуждается, и научает его терпению.
Итак, во всяком случае должны мы взирать горе [Гор'е - вверх, ввысь. - Изд.]. Добро ли нам кто-нибудь сделает или злое потерпим от кого-либо, мы должны взирать горе и благодарить Бога за всё, случающееся с нами, всегда укоряя самих себя и говоря, как сказали отцы, что если случится с нами нечто доброе - то это дело Божия промысла, а если злое - то это за грехи наши. Ибо поистине всё, что мы ни терпим, терпим за грехи наши. Святые если и страдают, то страдают за имя Божие или для того, чтобы обнаружились добродетели их на пользу многим, или для того, чтобы умножились венцы и награда их от Бога. Но можем ли мы, окаянные, сказать это о себе, мы, которые так согрешаем ежедневно, и, удовлетворяя страстям нашим, оставили правый путь, указанный отцами - путь самоукорения, и идём кривым путем - укорения ближнего? И каждый из нас старается во всяком деле сложить вину на брата своего и на него возложить всю тяготу: каждый небрежёт и не соблюдает ни одной заповеди, а от ближнего требует исполнения заповедей.
Однажды пришли ко мне два брата, скорбевшие один на другого, и старший говорил о младшем: "Когда я приказываю ему что-либо сделать, он скорбит, и я тоже скорблю, думая, что если бы он имел ко мне доверие и любовь, то принимал бы слова мои с уверенностью" [В слав.: с извещением]. Младший же сказал: "Прости, авва, он говорит мне вовсе не со страхом Божиим, но повелевает, как властелин, и я думаю, что потому и не располагает к доверию [В слав.: не извествуется] сердце моё, как говорят отцы". Заметьте, как оба они укоряют друг друга, и ни один из них не укорил себя. Также и других двое скорбели друг на друга и, поклонившись один другому, не получили успокоения. И один говорил: "Он не от сердца поклонился мне, и потому я не успокоился [В слав.: не известихся], ибо так сказали отцы".
Другой же говорил: "Так как он не был приготовлен любовью ко мне, когда я просил у него прощения, то посему и я не успокоился". Видишь ли, господине, какое смешное суждение! Видишь ли, какое превращение понятий! Бог знает, как я ужасаюсь, что и самые изречения отцов наших мы употребляем сообразно с лукавою волею нашею и к погибели душ наших. Каждому из них надлежало возложить вину на самого себя, и один должен был сказать: поелику я не от сердца поклонился брату моему, то посему Бог и не расположил его ко мне; а другой должен был сказать: так как я не был приготовлен любовью к брату моему прежде, нежели он просил прощения, то посему Бог и не расположил его ко мне. Так же следовало поступить и двум вышеупомянутым - один должен был сказать: я говорю властительски, и потому Бог не располагает брата моего в доверии ко мне; а другой должен был помышлять: брат мой со смирением и любовию приказывает мне, но я непослушен и не имею страха Божия. И ни один из них не нашёл пути к самоукорению, напротив, каждый возлагал вину на ближнего. Вот почему мы и не преуспеваем, вот почему и не получаем ни от чего пользы, но всё время наше проводим в противлении друг другу и мучим сами себя. Поелику каждый оправдывает себя, каждый, как я прежде сказал, позволяет себе ничего не соблюдать, а от ближнего требует исполнения заповеди, потому мы и не можем придти в познание доброго; ибо, если хотя мало научимся чему-либо, тотчас и от ближнего требуем того же, укоряя его и говоря: он должен был это сделать; почему же он так не сделал? Почему мы лучше от себя не требуем исполнения заповедей, и не укоряем себя в несоблюдении их?
Где тот старец, который, когда его спросили: "Что главное из найденного тобою на пути сём, отче", - отвечал: "То, чтобы во всём укорять себя". Это и вопросивший похвалил и сказал ему: "Нет иного пути, кроме сего". Так и авва Пимен сказал со стенанием: "Все добродетели вошли в дом сей, кроме одной, без которой трудно устоять человеку". И когда его спросили: "Какая это добродетель?", он отвечал: "Та, чтобы человек во всём укорял себя" [Т. е. во всяком неприятном случае возлагал бы вину на себя]. И святой Антоний сказал: "Великий подвиг [В слав.: велие делание] человека состоит в том, чтобы он пред лицом Божиим возлагал всё согрешение своё на себя и ожидал бы искушения до последнего издыхания".
И везде находим мы, что отцы, сохранив сие и возложив на Бога всё, даже и самое малое, обрели покой. Таков был тот святой старец, которому во время болезни брат влил в пищу вместо мёда льняное масло, которое очень вредно. Однако же старец ничего не сказал, но ел молча и в первый, и во второй раз, и нисколько не укорил служившего ему брата, не сказал, что он небрежен, и не только не сказал этого, но даже никаким словом не опечалил его. Когда же брат узнал, что он сделал, и начал скорбеть, говоря: "Я убил тебя, авва, и ты возложил сей грех на меня тем, что промолчал", то с какою кротостью он отвечал ему: "Не скорби, чадо, если бы Богу угодно было, чтобы я ел мёд, то ты влил бы мне мёду". И, таким образом, он возложил это на Бога.
Какое дело Богу до сего, монах? Брат ошибся, а ты говоришь: "если бы Богу было угодно"; какое участие Бога в сем деле? Однако он говорит: поистине если бы Богу было угодно, чтобы я ел мёд, то брат и влил бы мне мёду. Вот, хотя старец был в такой болезни и столько дней не мог принять пищи, однако же не поскорбел на брата, но возложил дело на Бога и успокоился. И хорошо сказал старец, ибо он знал, что если бы Богу угодно было, чтобы он ел мёд, то и зловонное льняное масло претворил бы Он в мёд. Мы же в каждом деле устремляемся на ближнего, порицая и укоряя его как нерадивого и не по совести поступающего. Как только услышим хотя одно слово, тотчас перетолковываем его, говоря: если бы он не хотел смутить меня, то он не сказал бы этого. Где пророк Давид, который сказал о Семее: Оставите его, и тако да проклинает, яко Господь рече ему проклинати Давида (2 Цар. 16, 10). Мужу ли убийце говорил Бог, чтобы он проклинал пророка? Как, ужели Господь сказал ему сие? Но пророк, имея разум духовный и зная, что милости Божией ничто так не привлекает на душу, как искушения, и особенно наносимые и налагаемые во время скорби и нужды, сказал: Оставите его проклинати мя [Давида], яко рече ему Господь (2 Цар. 16, 11). Для чего? Негли призрит Господь на смирение мое, и возвратит ми благая вместо клятвы его (2 Цар. 16, 12). Видишь ли, как разумно поступал пророк? Посему-то он и остановил хотевших отмстить проклинающему и говоря: что мне и вам, сынове Саруины? Оставите его, и тако да проклинает, яко Господь рече ему… (2 Цар. 16, 10). Мы же не хотим сказать о брате нашем, что Господь ему сказал, но если услышим оскорбительное слово, то поступаем подобно собаке, в которую когда кто-нибудь бросит камнем, то она оставляет бросившего и бежит грызть камень. Так делаем и мы: оставляем Бога, попускающего напастям находить на нас к очищению грехов наших, и обращаемся на ближнего, говоря: зачем он мне это сказал? Зачем он мне это сделал? И тогда как мы могли бы получить большую пользу от подобных случаев, мы делаем противное, и вредим сами себе, не разумея, что промыслом Божиим всё устраивается на пользу каждого.
Господь Бог да вразумит нас молитвами святых, ибо Ему всякая слава, честь и поклонение во веки. Аминь.
преподобный авва Дорофей (Душеполезные поучения >>> )
Поучение восьмое . О злопамятности
Отцы сказали, что монахам несвойственно гневаться, также и оскорблять кого-либо, и ещё: "Кто преодолел гнев, тот преодолел демонов, а кто побеждается сею страстию, тот вовсе чужд иноческой жизни" и проч. Что же должны мы сказать о себе, когда мы не только не оставляем раздражительности и гнева, но и предаемся злопамятности? Что нам делать, как не оплакивать такое жалкое и нечеловеческое устроение душ наших? Итак, будем внимать себе, братия, и постараемся с помощию Божиею избавиться от горечи этой губительной страсти.
Случается, что, когда между братиями произойдёт смущение или возникнет неудовольствие, один из них поклонится другому, прося прощения, но и после сего продолжает скорбеть и иметь помыслы против брата. Таковой не должен пренебрегать сим, но пресечь оные вскоре, ибо это есть злопамятность; а она, как я сказал, требует от человека многого внимания, чтобы в оной не закоснеть и не погибнуть. Кто поклонился, прося прощения, и сделал это ради заповеди, тот в настоящее время исцелил гнев, но против злопамятности ещё не подвизался, и потому продолжает скорбеть на брата. Ибо иное злопамятность, иное гнев, иное раздражительность и иное смущение; и чтобы вы лучше поняли сие, скажу вам пример. Кто разводит огонь, тот берет сначала малый уголёк: это слово брата, нанесшего оскорбление. Вот это пока ещё только малый уголёк: ибо что такое слово брата твоего? Если ты его перенесёшь, то ты и погасил уголёк. Если же будешь думать: "Зачем он мне это сказал, и я ему скажу то и то, и если бы он не хотел оскорбить меня, он не сказал бы этого, и я непременно оскорблю его", - вот ты и подложил лучинки или что-либо другое, подобно разводящему огонь, и произвёл дым, который есть смущение. Смущение же есть то самое движение и возбуждение помыслов, которое воздвигает и раздражает сердце. Раздражение же есть отомстительное восстание на опечалившего, которое обращается в дерзость, как сказал блаженный авва Марк: "Злоба, питаемая помышлениями, раздражает сердце, убиваемая же молитвою и надеждою сокрушает его".
Если бы ты перенёс малое слово брата твоего, то погасил бы, как я уже сказал, этот малый уголёк прежде, чем произошло смущение; однако же и его, если хочешь, можешь удобно погасить, пока оно ещё не велико, молчанием, молитвою, одним поклоном от сердца. Если же ты будешь продолжать дымить, то есть раздражать и возбуждать сердце воспоминанием: "Зачем он мне это сказал, я и ему скажу то и то", то от сего самого стечения и, так сказать, столкновения помыслов согревается и разгорается сердце, и происходит воспламенение раздражительности, ибо раздражительность есть жар крови около сердца, как говорит св. Василий Великий.
Вот как происходит раздражительность. Её также называют острожелчием (вспыльчивостью). Если хочешь, можешь погасить и её, прежде чем произойдёт гнев. Если же ты продолжаешь смущать и смущаться, то уподобляешься человеку, подкладывающему дрова на огонь и ещё более разжигающему его, отчего образуется много горящего уголья, и это есть гнев. Так же сказал и авва Зосима, когда его спросили, что значит изречение: "Где нет раздражительности, там безмолвствует вражда". Ибо если кто-либо в начале смущения, когда оно начинает, как мы сказали, дымиться и бросать искры, поспешит укорить себя и поклониться ближнему, прося прощения, прежде нежели разгорится раздражительность, то он сохранит мир. Также когда возгорится раздражительность, если он не замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя, то он делается, как мы сказали, подобным тому, кто подкладывает дрова на огонь, и они горят, пока наконец образуется много горящего уголья. И как горящее уголье, когда оно угаснет и будет собрано, может лежать несколько лет без повреждения, и даже, если кто польёт его водою, оно не подвергается гниению: так и гнев, если закоснеет, обращается в злопамятность, от которой человек не освободится, если не прольёт крови своей [Под пролитием крови разумеются здесь великие подвиги и труды].
Вот я вам показал различие: понимаете ли? Вот вы слышали, что такое начальное смущение и что раздражительность, что такое гнев и что злопамятность. Видите ли, как от одного слова доходят до такого зла? Ибо если бы ты сначала укорил самого себя, терпеливо перенёс слово брата твоего и не хотел бы отомстить ему за себя и на одно слово сказать два или пять слов и воздать злом за зло, то избавился бы от всех этих зол. Посему и говорю вам: всегда отсекайте страсти, пока они ещё молоды, прежде нежели они вкоренятся и укрепятся в вас и станут удручать вас, ибо тогда придётся вам много пострадать от них: потому что иное дело вырвать малую былинку, и иное - искоренить большое дерево.
Ничему столько не удивляюсь, как тому, что мы сами не понимаем, что поём. Ибо мы поём ежедневно, проклиная себя, и не понимаем сего. Не должны ли мы понимать того, что поём? Мы всегда говорим: аще воздах воздающим ми злая, да отпаду убо от враг моих тощ (Пс. 7, 5). Что значит: да отпаду? Пока кто стоит, он имеет силу сопротивляться врагу своему: то он поражает, то его поражают; то он одолевает, то его одолевают; но он всё ещё стоит. Если же ему случится пасть, то как он может, лежа на земле, бороться со врагом своим? А мы молимся о себе, чтобы нам не только пасть от врагов своих, но и да тщи отпадем. Что значит: отпасти от враг своих тщу? Мы сказали, что пасть значит не иметь более силы сопротивляться, но лежать на земле; а быть тщу значит не иметь ничего доброго, чтобы и каким-нибудь образом можно было встать. Ибо кто в силах встать, тот может приложить попечение о себе и каким-либо образом снова вступить в бой. Потом говорим: да поженет убо враг душу мою, и да постигнет… (Пс. 7, 6); не только да поженет, но и да постигнет; да будем ему покорны, да повинуемся ему во всём и в каждом деле, да одолеет он нас, если мы воздаем злом делающим нам злое. И не только об этом молимся, но и поперет в землю живот [наш]. Что такое живот [наш]?
Жизнь наша суть добродетели, и мы молимся, чтобы враг попрал в землю жизнь нашу. Да будем совершенно земными, и все мудрование наше да будет пригвождено к земле. И славу [нашу] в персть вселит: что же слава наша, если не то ведение, какое приобретается душою чрез хранение святых заповедей? Итак, мы просим, чтобы враг обратил славу [нашу], как говорил Апостол, в студ наш, чтобы в прах вселил её и сделал жизнь нашу и славу нашу земными, дабы мы ничего не мудрствовали по Богу, но всё только телесное, плотское, как те, о которых Бог сказал: не имать Дух Мой пребывати в человецех сих… зане суть плоть (Быт. 6, 3). Видите, когда мы поём всё сие, мы проклинаем самих себя, если воздаём злом за зло. А как часто воздаём мы злом за зло и не заботимся о сём, но оставляем это без внимания!
Воздать же злом за зло можно не только делом, но и словом, и видом. Иной думает, что он на деле не воздаёт злом за зло, но оказывается, что он, как я сказал, воздаёт словом или видом, поелику случается, что кто-либо одним видом, или движением, или взором смущает брата своего; ибо можно и одним взглядом или телодвижением оскорбить брата своего, и это также есть воздаяние злом за зло. Другой старается не мстить за зло ни делом, ни словом, ни видом, ни движением, но в сердце своем имеет неудовольствие на брата своего и скорбит на него.
Видите ли, какое различие душевных устроений! Другой хотя не имеет скорби на брата своего, но если услышит, что кто-нибудь оскорбил того в чём-либо, или его побранили, или уничижили, и он радуется, слыша это, то оказывается, что и он таким образом воздает злом за зло в сердце своём. Другой не питает злобы в сердце своём и не радуется, слыша об уничижении оскорбившего его, даже печалится, если ему нанесут оскорбление, однако же не радуется и благополучию его; но если видит, что того прославляют и тому угождают, то он скорбит: и это есть также, хотя и легчайший, однако же вид злопамятности. Каждый из нас должен радоваться успокоению брата своего и всё сделать, чтобы почтить его.
Мы сказали в начале слова, что иной, и поклонившись брату своему, всё ещё продолжает скорбеть на него; и говорили, что он, сделав поклон, исцелил этим гнев, но ещё не подвизался против злопамятности. Иной же, если случится кому-либо оскорбить его, и они поклонятся друг другу и примирятся между собою, живёт в мире с тем и не имеет против него никакого помысла в сердце своём; когда же через несколько времени тому опять случится сказать что-либо оскорбительное для него, то он начинает вспоминать и прежнее и смущаться не только о втором, но и о прежнем. Сей подобен человеку, имеющему рану и положившему на неё пластырь, и хотя он в настоящее время заживил рану и она заросла, но место ещё болезненно; и если кто-нибудь бросит в него камешком, то место сие повреждается скорее всего тела и тотчас начинает источать кровь. То же самое претерпевает и оный человек: была у него рана, и он приложил пластырь, то есть сделал поклон, и подобно первому исцелил рану, то есть гнев; и начал также усиливаться против злопамятности, стараясь не питать ни одного помысла в сердце своём, ибо сие значит, что рана зарастает. Но она ещё не совершенно зажила: есть ещё остаток злопамятности, который составляет верхнее закрытие раны, и от него удобно возобновляется вся рана, если человек получит хотя лёгкий ушиб.
Итак, должно подвизаться, чтобы очистить совершенно и внутренний гной, дабы больное место совсем заросло, и чтобы не осталось никакого безобразия и вовсе нельзя было узнать, что на этом месте была рана. Как же можно сего достигнуть? Молясь от всего сердца об оскорбившем и говоря: Боже! помоги брату моему и мне, ради молитв его. Таким образом человек и молится за брата своего (а это есть знак сострадания и любви), и смиряется, прося себе помощи, ради молитв его: а где сострадание, любовь и смирение, что может там успеть раздражительность, или злопамятность, или другая страсть?
И авва Зосима сказал: "Если диавол подвигнет все хитрости злобы своей со всеми демонами своими, то все коварства его упразднятся и сокрушатся от смирения по заповеди Христовой". А другой старец сказал: "Молящийся за врага будет незлопамятен". Исполняйте это на деле и тогда хорошо уразумеете то, что слышите; ибо поистине, если не будете исполнять этого, не можете одними словами научиться сему. Какой человек, желая научиться искусству, постигает его из одних слов? Нет, сперва он работает и портит, работает и уничтожает своё дело: и так мало-помалу, трудами и терпением научается искусству с помощью Бога, взирающего на его труд и произволение. А мы хотим искусству искусств научиться одними словами, не принимаясь за дело. Возможно ли это? Итак, будем внимать себе, братия, и трудиться со тщанием, пока ещё имеем время.
Бог да даст нам помнить и исполнять то, что слышим; да не послужит сие нам к осуждению в день суда Господня. Богу подобает слава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.